«Людей тут больше,чем хотелось бы. Больше,чем хотелось бы кому? Да,в общем-то,всем. И тем,кто живет в тюремных камерах,больших и маленьких,на четыре человека и на все сорок. И тем,кто их охраняет,кормит,водит гулять,досматривает и даже,не побоимся этого слова,шмонает… И нам,пишущим эту историю,тоже хотелось бы,чтоб никого тут не было. Во всяком случае,нас».

Разворот дневника-комикса Ольги Раницкой «Метео-чертик. Труды и дни». Книжка создана в 1941 году в Карлаге

Иллюстрация из публикации в Frankfurter Allgemeine Zeitung

Так начинается повесть «Питомцы»,которую российская режиссирка ипоэтка (так она сама себя называла иназывает,иябуду называть еетак) Женя Беркович написала вкамере следственного изолятора,ожидая приговора поделу об«оправдании терроризма». Терроризм она идраматург Светлана Петрийчук оправдывали,как утверждало обвинение,всвоем спектакле «Финист ясный сокол».

Эта постановка,где реальные истории российских девушек,познакомившихся винтернете сбоевиками ИГИЛ,переплетены сознаменитой русской сказкой,несколько лет назад получила несколько российских государственных премий,еегуманистическая направленность никогда ниукого невызывала сомнений. Нонаобвинительный приговор российского суда,вынесенный после процесса,проходившего снарушениями,удивительными даже для сегодняшней России,это неповлияло.

Вначале июля московский военный суд приговорил Женю Беркович иСветлану Петрийчук кшести годам колонии.

Повесть для дочерей

Следствие шло больше года,ивсе это время молодые женщины провели визоляторе,где условия жизни даже хуже,чем вобычной тюрьме. Суд неотпустил ихпод домашний арест (обэтом просили иобвиняемые,иихзащитники),несмотря нато,что уБеркович под опекой две приемные дочери— подростки стяжелым жизненным опытом итравмами.

Вкамере следственного изолятора сего жестоким режимом инепредсказуемо меняющимися соседками Беркович сумела написать длинный,сложный поформе текст. Нетак давно ейудалось передать рукопись наволю,ивот— книжка выходит виздательстве книжного магазина Babel Books Berlin.

Приведенный вначале моего текста абзац,открывающий повесть «Питомцы»,задает контекст всему повествованию. Дело происходит вужасном месте,сообщают нам: втюрьме— тоесть там,где вообще-то всем плохо,где никто недолжен находиться. Но настроив таким образом восприятие читателя,Беркович совершает неожиданный маневр: вэтих угрюмых,пугающих декорациях она развивает веселое,даже бесшабашное повествование.

«Питомцы»— комический триллер. Фантасмагория изжизни обитающих втюрьме животных: котов,ворон,крыс идаже тараканов. Состроумными диалогами,смешными стихами идемонстративно счастливым концом. Жанрово этот текст можно отнести кyoung adult fiction,онпредназначен для подростков,причем впервую очередь для конкретных подростков: книга посвящена приемным дочерям Жени. Ииногда она обращается кним прямо состраниц книги,например так: «Дорогие читательницы! Если выдумаете,что раз авторка книжки— ваша мать ипри этом она сидит втюрьме,тоона неследит,читаетели выдругие книги,товысильно ошибаетесь. Читайте книжки! Мать всё видит,слышит иочень расстраивается! Арасстраивать сидящую втюрьме мать— это самое последнее дело».

Забавная история про то,как тюремные животные устраивают заговор,чтобы помочь одной изузниц иеелюбимой кошечке— всего лишь очевидный,«верхний» слой повествования. Развлекая детей,Беркович подает знаки взрослым.

Разговоры зверей между собой полны,содной стороны,тюремной ретролексикой,отсылающей куголовникам изсоветского кино. Песни,исполняемые тюремными животными (ход,отсылающий одновременно икбрехтовским зонгам,ик«ариям» издиснеевских мультфильмов),представляют собой комические вариации «главных» русских стихов— отПушкина доВозненсенского (Тыменя нарассвете отпустишь,//Яуйду,как мне велено,раньше.//Тыменя никогда неукусишь,//Тыменя никогда нецарапнешь),апоследнее слово всуде главной «человечьей» героини пародирует Бродского. Только несобственно его стихи,анаш читательский восторг,привычку думать иобъясняться строчками любимого поэта:

Ваша Честь. Явышла издома скаким-то опером,

Двадцать дней назад. Для апелляции это рано,

Нопока возможность есть поделиться опытом,

Ипока мой мозг перекручен,как рог барана,

Яхочу сказать,что даже вэтой казенной данности

Есть пространство для внушительного просвета.

Для любви вообще предусмотрены сроки давности,

Ноона сильнее. Еёнепугает это.

Все это так лихо написано,что читатель часто находится награни того,чтоб отключиться отстрашной реальности места действия,где разворачивается искрометный сюжет,ноБеркович мастерски,сидеальным чувством ритма внужные моменты вводит вэту яркую жизнеутверждающую реальность подлинные образы тюрьмы иподлинные подробности тамошней жизни. Так влегкомысленное повествовании про находчивых тюремных котов,ворон икрыс входят тюремные «стукачки»: ушлые узницы,информирующие охранников ососедках покамере,или вот такое неожиданно личное описание очередного судебного заседания,вкотором героиня участвует изтюрьмы позуму:

«Она села застол. Достала изпапки стопку исписанных листов бумаги иположила ихнакрай стола,неглядя. Вкомнате было совершенно пусто,только изображение намониторе вяло шевелилось,повторяя еёдвижения. Это была какая-то незнакомая: вмятом свитере,стусклыми волосами исерым лицом унылаязэчка смутной статьёй,которая четыре дня неела,только пила кофе,курила имечтала скорее сдохнуть».

Укаждого,кто следит заделом Беркович,наэтих словах сжимается сердце: сколько раз мывидели такие фотографии— экран взале суда,ананем серое,чуть размытое изображение Жени,дающей очередные показания!

Чертик-предшественник

Вроссийской исоветской истории было очень много тюрем,ссылок илагерей,инет ничего удивительного втом,что существует большой корпус тюремной илагерной литературы. Туда входят как основополагающие тексты русской литературы: «Записки измертвого дома» Достоевского,«Один день Ивана Денисовича» Солженицына,рассказы Шаламова,— так иболее частные,нотем неменее важнейшие для культуры памяти,даикультуры вообще произведения. Например,«Крутой маршрут»— воспоминания Евгении Гинзбург осталинских лагерях — или «Живи как все»— мемуары Анатолия Марченко,диссидента,погибшего всамом начале горбачевской перестройки.

Легкая,даже наглая,как будтобы иронизирующая над положением своей создательницы повесть Беркович фактически примыкает кэтим текстам (это произведение про тюрьму,написанное втюрьме),ноинтонационно очень сильно отних отличается. Уэтого текста,как кажется,есть только один очевидный предшественник.

Это графический роман-дневник Ольги Раницкой,созданный еювсталинском лагере,куда она попала подежурному тогда обвинению вшпионаже. Его можно назвать вещью уникальной— нетолько потому,что дневников,созданных прямо всталинских зонах,вообще довольно мало (охрана внимательно следила затем,чтоб заключенные ихневели),ноииз-за абсолютной интонационной исключительности это дневника-комикса,созданного вневыносимых обстоятельствах

Серии картинок иподписи кним Раницкая делала для своего сына-подростка,оставшегося наволе. Получившийся витоге комикс— неожиданная (иудавшаяся) попытка рассказать олагерной жизни так,чтобы пощадить чувства будущего читателя. Иодновременно— потрясающий пример способности воспринимать беспросветный контекст сталинского лагеря сюмором,асебя вэтом контексте— сиронией.

Герой Раницкой— малютка-чертик,проживающий,как иего создательница,влагере. Крошечное существо пытается насвой лад приспособиться клагерной жизни. Он,переживает тоже,что изаключенные: мерзнет без теплой одежды,боится охранников,голодает,асдругой— остается всеже вымышленным,волшебным существом,умеющим,например,разговаривать сживотными.

Рисованные приключения чертика сопровождают короткие цитаты иззнаменитых стихов иего «собственные» размышления опревратностях судьбы исмысле жизни. Чертик предстает малюткой-философом,умеющим сохранять надежду там,где она,казалосьбы,покидает всякого.

Свой рисованный дневник Раницкая вела два года— вплоть дотого дня,когда она узнала,что еесын-подросток,для которого эта книжка предназначалась,покончил ссобой. Артефакт сохранила ееподруга.

Широкая публика узнала о«лагерном чертике» лишь немногим больше десяти лет назад (дневник Раницкой был передан журналистке «Новой газеты» Зое Ерошок,занимавшейся темой ГУЛАГа)— ионстал настоящей сенсацией.

Эффект вомногом был обусловлен шутливым тоном,жизнелюбием ииронией,пронизывающими книжку,ставящими это произведение особняком вряду лагерных свидетельств.

Право смеяться

Беркович писала свою повесть,оглядываясь надневник Раницкой,обэтом можно сказать суверенностью. Несколько лет назад она как режиссер делала перформанс,основанный наэтом дневнике,инераз говорила винтервью олагерном комиксе Раницкой как о«невероятном материале»,где контраст забавного нарратива итрагического контекста дает поразительный ипронзительный эффект.

Взаимопроникновение реального ипризрачного миров вообще свойственно творчеству Беркович— ееспектаклям,еестихам. Вних призраки умерших родственников запросто могут усаживаться наикеевскую табуретку,абиблейский Лот обращается сосвоими просьбами непосредственно «вличку» читателя.

В«Питомцах» Беркович применяет этотже прием соединения несоединимого,ноидет гораздо дальше. Свой ежедневный тюремный опыт она насыщает надеждой. Ноэто несамообман «все будет хорошо»,аотважная декларация «янебуду отчаиваться». Смешной,свободный,искрящиеся жизнью мир,как будто извлеченный изснов исамых любимых мультфильмов,она помещает вставший знакомым еймир тюремный— иэто впрямом смысле свидетельство непокорности.

Ироничное,жонглирующее смыслами произведение,написанное втюрьме иотюрьме,ноненесущее тюремного духа,ощущается как акт неповиновения. Неповиновения неполитического,аэмоционального.

Теперешняя российская власть,как ираньше советская,отнимая утех,кого она желает наказать,все права,всеже оставляет,неможет неоставить имодно право— страдать.

Женя Беркович отказывается пользоваться этим правом. Она позволяет себе вещи заключенным запрещенное— смеяться инадеяться.

Авторская русская версия статьи в FAZ